Афганистан позади.

Мирная жизнь. Сколько раз я пытался представить её там, среди враждебной пыли. Никак. Только желанные образы жены и сына неясными миражами вставали над раскалённым дневным песком.

Сушь.

Солнце.

Оно слепит глаза, как на допросе.

Мелкий вездесущий песок проникает всюду: в рот, под воспалённые красные веки, на затвор автомата, сколько ни чисти. Были моменты, когда желание освободиться от противного хруста на зубах заглушало всё остальное…

Всё, даже страх перед шальной пулей.

В такие минуты, когда человек осознанно, устало глядит в глаза смерти, для него всё просто и понятно.

Просто, как приказ. И не выполнить его нельзя.

Просто, как Родина. Трудно представить, что она может забыть о тебе …

Просто, как любимая жена.

Просто и надёжно, как боевые друзья.

Просто, как жгучая жажда и мечта о глотке морозной ключевой воды.

Как всё просто и как сложно…

Почему моя память старается приукрасить время службы, которое наши кадровики учитывали день за три? Почему даже под пулями, зная, что дома ждут, мне было проще?

Может, от того, что здесь, в мирной жизни, всё оказалось гораздо трагичнее.

У каждого была своя война.

Как-то разом всё закрутилось. Страна в одночасье сделалась другой.

Светлану с работы деликатно, но настойчиво попросили. В глаза, прямо не говорили, за что. Давали понять: из-за меня. Теперь позорно, видишь ли, стало в органах служить. Так считали уже не только на кухне. Не только на улице.

Для того, чтобы избавиться от старой гвардии, чтобы провести нужные им изменения, контору несколько раз переименовывали. И кадры зачищали, зачищали. Когда это не помогло, после девяносто третьего года, сверху в каждое управление пришла разнарядка: сколько сотрудников должно быть уволено в первом квартале, во втором… Сколько за год. Людей убирали сотнями.

На их место набирали новичков.

По знакомству. С улицы. В спешке…

В этой ситуации оставаться на работе я не мог, подал рапорт. Хотя служить нравилось. Предлагали повышение. И нужно то было всего ничего: сдать людей, с кем работал.

Своих сдать?!

Ну, это уж – дудки!

Во время обеда, подгадав, чтобы никого не было рядом, сжёг материалы по своей агентуре в нашем «мартене».

В диссидентских материалах мне как-то попалась на глаза фраза: «Честь воина – не в покорности государству, а в заветах рыцарства». Хорошо помню, смеялся тогда от души.

Оказалось, государства-то разные бывают.

Вот превратился в пенсионера. Это я-то. Ещё сегодня марш бросок, в полном боевом, для меня не вопрос, а тогда и многим молодым нос утирал. Ну, да хватит об этом.

Как-то сразу остались без денег.

Чтобы не снимать сына из бассейна и английской школы, Светлана продала сначала свои серёжки, затем обручальное кольцо. Тянулись из последних сил. Вроде не кукушонок, свой. Выучили не хуже, чем у других… А запросы у него всё растут и растут…

Сын переменился. У него девки, одна за другой. Приводит их сюда. Куда ещё?! В двухкомнатной квартире не сильно размахнёшься. Напьются. Ночами песни поют, визжат в детской, ржут, голые пробегают в туалет.

Я утром пытаюсь завести с ним разговор, он в ответ: «Я не хочу ждать вашего проклятого «завтра». Не хочу вообще ждать. Я жить хочу. И буду. Сейчас. А вы провалитесь пропадом вместе с матерью!!!»

И выскочив из своей комнаты, зло бросает мне в лицо:

– Ты видел картину «Сын Ивана Грозного убивает своего отца»?».

Жена не выдержала. Сорвалась. В себя ушла. Стала заговариваться. В поликлинику возил, говорят: «Кладите в стационар». Это в психушку, то есть…

Теперь четыре года так.

Перед Афганом не успели выехать из коммуналки. Пообещали по возвращению. Раз вернулся – дали «двушку».

Хотя без людей хуже. Дома её не оставишь одну. Ходит в забытьи. Волосы не прибранные, куделью. Взгляд бессмысленный. В туалет или что ещё – сама пока. Или вдруг станет говорить быстро-быстро. Не понять половину. Взгляд безумный. Сына перестала узнавать. Меня несколько раз называла Света…

На днях Володя Зайков, в одном подразделении с ним служили, пригласил на рыбалку. Я решил Светлану на недельку отправить в больницу. Может, подлечат заодно. Захотел отдохнуть. Не могу уже. В бабу превратился: и стирка, и уборка, и варка на мне. Пока жена была здоровая, я иногда к девчатам подваливал. И хотелось, и моглось. Даже интересно было: вроде на оперативной работе.

А сейчас, не пойму, что со мной. Скрываться не от кого. Никому отчёта давать не надо. Рад бы отчитаться, да не нужен мой отчёт никому…

С медиками договорился. Вызвал скорую.

Пока бегал в магазин, приехали. (Ни раньше, ни позже.)

У подъезда «скорая помощь». Крест, будто алой кровью по белому.

Беда явилась не чёрным вороном – тревожной чайкой.

Дверь в квартиру приоткрыта. В оторопи остановился. Помедлил. Захожу. В прихожей санитар с носилками. Фельдшер с саквояжем.

Светлана…

Она сидела на пуфике в большой комнате. Некрасивая. Бледная. Голова безвольно наклонена набок. Тёмно-русые волосы до плеч. Длинные худые руки с неухоженными ногтями плетьми лежали на коленях. И всё это – моя жена.

Она заметила мой приход. Голова её дёрнулась. Глянула отрешённо снизу вверх, затем глаза уставились в одну точку, чуть выше моей переносицы.

Фельдшер «скорой», женщина лет сорока в мятом колпаке, дымила, закинув нога на ногу. Увидев меня, затушила папиросу в блюдце, с видимым облегчением поднялась:

– Вы кем больной доводитесь?

– Муж…

– Ну, вот и славно. Госпитализируем в стационар. Ей самой будет полезней. Да и вам, думаю. Вы мужчина ещё молодой… Давайте грузить. Петя, сделай укол.

При этих словах жена как-то сжалась вся, сделалась меньше, беспомощней. Пальцами вцепилась в края пуфика.

– Не нужно. Она сама. Светлана, вставай. Пойдём.

Жена посмотрела сквозь меня и глухо произнесла:

– Куда?

– Пойдём.

– Куда они меня ведут?

– Светлана, пойдём. Я с тобой.

Попытался ей помочь. Она тихо поднялась и, слегка покачиваясь, молча пошла к выходной двери.

Лифт был заранее вызван. Она шагнула в него, будто в пропасть. Я следом.

– Свет, всё будет хорошо, – я погладил её по плечу.

Приёмный покой. Бумажные формальности. Медсестра, открыв ключом дверь в отделение, заученно придерживая за локоток, увела её вглубь. Она ушла, даже не посмотрев на меня.

***

На рыбалке были вдвоём. В Подмосковье не остались, уехали в соседнюю Владимирскую область. Набрали водки. До рыбы дело не дошло. Просидели у костра и одну, и вторую сентябрьские ночи. Пили, вспоминали, поминали, молчали. В Москву вернулись в среду.

Светлану нужно было забирать лишь в следующий вторник.

Опять пил. Уже один. Ходил в магазин. Ещё пил. От водки и вина только чернело на душе. С сыном в квартире расходились краями, словно чужие. Просил ведь навестить мать в больнице, пока меня не было. Спрашиваю: «Ходил?» Не отвечает. Да чего спрашивать?! Вижу: не ходил. Яблоки, как лежали приготовленные на кухне, так и лежат.

Началось в четверг. В пятницу больше. Такая тоска взяла. Никогда и на день не оставлял я её одну. Как она там без меня?

В субботу места не могу себе найти. Нет, – чувствую, – до вторника мне не дожить.

Принял душ. Тщательно побрился. Выпил крепкого чаю. Погладил костюм. Надел белую рубашку, галстук. Начистил туфли.

Волнуюсь. Поехал.

У метро купил букет полевых цветов.

Приёмный покой. Дежурный врач:

– Раньше решили? Ну, забирайте. Ей лекарства уже не помогут. Запустили вы больную.

Я томился в ожидании на белой кушетке. Её долго не приводили. Сколько же можно переодевать?! Привели бы сюда, я сам.

Слышу в коридоре за дверью шаги. Замок открывают. Дверь настежь. Медсестра заводит Светлану, тихую, отрешённую. Под глазами чёрные тени.

Увидела меня. Остановилась у порога. Мы смотрели друг на друга и молчали.

Я не знал, куда деть руки, куда сунуть букет, не мог двинуться с места.

Пронзительная пауза повисла между нами.

Напряжение возрастало. Обманчивая тишина сгущалась, накапливая невиданную энергию, готовую, словно мощная электрическая дуга, соединить нас.

Вдруг лицо у неё как-то странно переменилось. Глаза широко раскрылись, наполняясь слезами. В них возник свет сознания.

И с воем она кинулась мне на грудь.

– Я думала, не увижу тебя больше … Родной.

Мы с жаром обнялись. Она громко рыдала.

У меня на скулах заходили желваки. Я закрыл глаза. Уткнулся лицом в её распущенные волосы. Смешанные чувства изумления, восторга, миновавшего горя, внезапно свалившегося счастья захлестнули меня.

Левой рукой я прижимал её к себе, а правой гладил по голове, перебирал пальцами пряди её волос. В тихой радости приоткрыл глаза.

Волосы её были седыми.

Незнакомое сильное чувство переполняло меня.

Я не знал ему названия.

Но оно владело мной безраздельно.

г. Москва, 2007 год

Александр Костюнин